– Что я здесь делаю, папочка? Я приехала к тебе в гости. Я думала, что приезжаю в Париж увидеться со своим отцом. Это что, удивительно? Возможно, я должна была позвонить и предупредить. Но я решила, почему бы мне не сделать тебе сюрприз. А почему я стою в этой комнате? Да потому, что обычно она считалась моей. Но вот что гораздо более любопытно: что ты делаешь в этой комнате, папа? Ты, проповедующий в своих бесконечных речах мораль святоши. Ты, который вышвырнул меня год назад из этого дома, назвав шлюхой. Ты, который назвал меня убийцей, потому что я, дескать, убила моего семидесятисемилетнего мужа, который уже девять лет до этого был почти мертвецом?.. А если у господина министра завтра случится сердечный приступ, ты что же, папочка, тоже будешь убийцей? Что, если он обнаружит у себя раковую опухоль и решит покончить с собой, чтобы облегчить страдания? Ты примешь вину и накажешь себя, как наказал меня? А что, если афера с его женой сломает ему политическую карьеру? А что будет с ней, папа? Берешь ли ты в расчет ее интересы? Что ты от нее скрываешь? Какое ты имеешь право заниматься всем этим, когда моя мать сидит в Мадриде? По какому праву ты занимаешься тем, чем я не имела права заниматься с человеком, которого любила? Почему?.. Как ты посмел?!

Она стояла перед ним, дрожа, и кричала ему в лицо.

– Как ты посмел так со мной поступить год назад? Ты вышвырнул меня из дому и послал в Испанию, сказав, что не хочешь жить под одной крышей со шлюхой. Хорошо, теперь ты сам живешь со шлюхой под одной крышей, папочка!

В истерике она указала рукой на будуар и, прежде чем он успел ее остановить, открыла дверь и увидела блондинку, которая сидела в кресле эпохи Людовика XV и утирала слезы носовым платком.

– Добрый день, мадам! – Она повернулась к отцу: – И до свидания. Я не проведу ни одной ночи в этом доме, ведь я шлюха… Это не я шлюха, папочка, и не эта госпожа, это ты… ты… – Она почти кричала. – То, что ты сказал мне в прошлом году, почти убило меня. Почти год я терзала себя по поводу того, что сделал Джон Генри. Тогда, когда любой убеждал меня, что я невиновна в том, что он сделал, потому что был слишком стар, болен и несчастен. Только ты обвинил меня и назвал шлюхой. Ты сказал, что я обесчестила тебя, что я могла вызвать скандал, который бы втоптал в грязь твое доброе имя. И что же ты, черт возьми! Как насчет нее?

Она едва заметно кивнула в сторону дамы в голубом пеньюаре.

– Не думаешь ли ты, что это будет скандал скандалов? Как насчет твоих слуг? А что скажет господин министр? Его избиратели? А что подумают твои клиенты в банке? Тебе это не все равно? Или же это только я могу навлечь на тебя позор? О Боже! То, что я сделала, – это еще цветочки. И ты имеешь на это право, потому что тебе так захотелось! Кто я такая, чтобы говорить тебе, что делать, чего не делать, что правильно, а что нет? Но как ты посмел называть меня так? – На миг она остановилась, захлебываясь от желания разрыдаться, затем продолжила: – Я никогда не прощу тебя, папа… Никогда!

Он смотрел на нее, дрожа всем телом, постарев за эти минуты почти на сорок лет. На его лице видна была боль, так он переживал ее слова.

– Рафаэлла… Я был не прав… Я был не прав… Это случилось потом. Я клянусь. Это началось нынешним летом.

– Мне все равно, когда это началось! – Огненным взором она смотрела то на него, то на его избранницу, плакавшую в кресле. – Когда я это сделала, ты назвал меня убийцей. Теперь ты делаешь то же самое, и все в порядке! Я собиралась провести остаток своей жизни в Санта-Эухении, поедая свою душу. И ты знаешь почему. Все из-за тех слов, которые ты мне сказал. Потому что я верила тебе. Потому что я чувствовала себя бесконечно виновной, и я приняла на себя пожизненную печаль за все это.

Она вышла из будуара к двери основной комнаты. Он последовал за ней, спотыкаясь, и только на миг она остановилась и обернулась к нему с презрением в глазах.

– Рафаэлла… Прости меня…

– За что мне тебя прощать, отец? За то, что я тебя разоблачила? Ты не мог приехать ко мне, рассказать это? Ты не мог приехать и сказать, что ты уже не думаешь, что я убила мужа? Ты не мог мне сказать, что ты многое переосмыслил и решил, что был не прав? Если бы я не застала тебя, когда бы ты ко мне приехал сказать все это? Когда?

– Не знаю… – Его голос так охрип, что он почти шептал. – Через некоторое время… Я бы…

– Что бы ты? – Она покачала головой. – Я не верю тебе. Ты никогда бы этого не сделал. И на все это время, пока ты бы развлекался со своей любовницей, я бы похоронила себя в Испании. Ты можешь жить спокойно, зная обо всем этом? Можешь? Если кто и разрушил чью-то жизнь, так это только ты. Ты почти уничтожил мою жизнь.

С этими словами Рафаэлла хлопнула дверью. Она спустилась по лестнице и заметила, что ее багаж все еще внизу. Трясущимися руками она взяла чемоданы, а дамскую сумочку накинула на плечо. Открыла дверь и направилась к ближайшей стоянке такси. Она знала, что стоянка должна быть сразу за углом. Рафаэлла была в таком состоянии, что могла бы дойти пешком до аэропорта, чтобы побыстрее улететь назад в Испанию. Когда она поймала такси, дрожь в ее теле еще не унялась. Она села в такси, приказала водителю ехать в Орли, а сама откинулась на подголовник и заплакала. По щекам ее потекли слезы.

Неожиданно она почувствовала гнев и ненависть к отцу. Какой лицемер! А как же ее мать? Как быть со всеми его обвинениями? Все, что он сказал?.. Но, размышляя над всем этим на пути в аэропорт, она вдруг подумала, что у всех есть свои слабости: и у него, и у нее, и у матери, все же живые люди… Может быть, она действительно не убивала Джона Генри. Может быть, он просто сам не хотел больше жить.

Сидя в самолете, она смотрела в ночное небо, вновь переживая случившееся. И впервые в этом году она почувствовала освобождение от своего бремени вины и боли. Ей вдруг стало жаль своего отца, и она тихо рассмеялась, вспомнив, как нелепо он выглядел в красном халате рядом с этой крупной блондинкой в голубом пеньюаре, с пушистым воротником вокруг толстой шеи. Когда самолет приземлился в Мадриде, она уже смеялась про себя и с улыбкой вышла из самолета.

Глава 34

На следующее утро Рафаэлла спустилась к завтраку. Ее лицо было, как обычно, худым и бледным, но в глазах был заметен какой-то другой, необычный блеск. Она выпила кофе и охотно рассказала матери, что обсудила с отцом все их совместные дела.

– Но в таком случае почему ты не могла просто позвонить ему?

– Потому что думала, что все это займет гораздо больше времени.

– Но это же глупо! Почему ты не осталась в гостях у отца?

Рафаэлла тихо поставила свою чашку кофе.

– Потому что я хотела вернуться сюда как можно скорее, мама.

Алехандра почувствовала что-то подозрительное и внимательно посмотрела Рафаэлле в глаза:

– Почему?

– Я еду домой.

– В Санта-Эухению? – встревожилась Алехандра.

– Ради Бога, только не это. Останься хотя бы до Рождества в Мадриде, и мы поедем туда все вместе. Я так не хочу, чтобы ты сейчас туда ехала. Там слишком мрачно в это время года.

– Я это знаю, но я не туда собираюсь ехать. Я имею в виду Сан-Франциско.

– Что? – Алехандру будто током ударило. – Вы это обсуждали с отцом? Что он сказал?

– Ничего. – Рафаэлла почти смеялась про себя вспомнив, как он выглядел в своем красном халате.

– Это мое решение. – То, что она узнала о своем отце, освободило ее окончательно.

– Я хочу уехать домой.

– Не будь смешной, Рафаэлла, вот твой дом.

Широким взмахом руки она обвела огромные залы дома, принадлежавшего их семье уже сто пятьдесят лет.

– Частично да, но и там у меня тоже есть свой дом. Я хочу туда уехать.

– Что ты там будешь делать? – Ее мать выглядела совершенно несчастной. Сначала дочь пряталась в Санта-Эухении, словно раненая лань, а теперь решила упорхнуть. Но матери пришлось признать некоторую логику в ее поведении. Это был маленький проблеск, мерцание, напоминание о той Рафаэлле, которой она была когда-то. Она по-прежнему была молчалива и странна, замкнута в себе, и даже сейчас она не говорила о том, что собиралась делать. Алехандра забеспокоилась: неужели опять отец сказал ей что-то такое, из-за чего она едет в Америку? Было ли это снова чем-то очень неприятным? Вообще-то еще не успел пройти год со времени гибели ее мужа.